В семь часов, после ужина, мальчишки стали собираться вместе; один за другим они выходили на улицу, заслышав, как хлопают двери соседних домов, а отцы и матери сердито кричали вслед, чтоб не хлопали так дверями. Дуглас, Том, Чарли и Джон стояли среди десятка других, пора было играть в прятки и в статуи.
- Во что-нибудь одно, - сказал Джон. - Потом мне надо домой. В девять уходит поезд. Кто будет водить?
- Я, - сказал Дуглас.
- В жизни не слыхал, чтобы кто сам вызвался водить, - сказал Том.
Дуглас пристально посмотрел на Джона.
- Разбегайтесь, - сказал он.
Мальчики с криком кинулись врассыпную. Джон попятился, потом повернулся и побежал вприпрыжку. Дуглас медленно считал до десяти. Дал им отбежать подальше, разделиться кто куда, замкнуться каждому в своем собственном мирке. Когда они разогнались вовсю, так что ноги уже сами несли их, и почти скрылись из виду, он набрал полную грудь воздуха и крикнул:
- Замри!
Все окаменели.
Медленно, медленно Дуглас двинулся по лужайке туда, где в сумерках, точно железный олень, замер Джон Хаф.
Вдалеке стояли как статуи другие мальчики, руки у них подняты, на лицах застыли гримасы, одни глаза горят, точно у чучела белки.
А Джон - вот он, один, недвижимый, - никто не может прибежать или заорать вдруг и все испортить.
Дуглас обошел статую с одного боку, потом с другого. Статуя не шелохнулась. Не вымолвила ни слова. Глядела куда-то вдаль, и на губах ее застыла легкая улыбка.
Дугласу вспомнилось: несколько лет назад они ездили в Чикаго, там был большой дом, а в доме всюду стояли безмолвные мраморные фигуры, и он бродил среди них в этом безмолвии. И вот стоит Джон Хаф, и коленки и штаны у него зеленые от травы, пальцы исцарапаны, и на локтях корки от подсохших ссадин. Ноги - в теннисных туфлях, которые сейчас угомонились, словно он обут в тишину. Этот рот сжевал за лето многое множество абрикосовых пирожков и говорил спокойные раздумчивые слова про то, что такое жизнь и как все в мире устроено. И глаза эти вовсе не слепы, как глаза статуй, а полны расплавленного зеленого золота. Темными волосами играет ветерок - то вправо отбросит, то влево... А на руках, кажется, оставил след весь город - на них пыль дорог и чешуйки древесной коры, пальцы пахнут коноплей, и виноградом, и недозрелыми яблоками, и старыми монетами, и зелеными лягушками. Уши просвечивают на солнце, они теплые и розовые, точно восковые персики, и, невидимое в воздухе, пахнет мятой его дыханье.
- Ну, Джон, - сказал Дуглас, - смотри не шевелись. Не смей даже глазом моргнуть. Приказываю: стой тут и не сходи с места ровным счетом три часа. Губы Джона шевельнулись.
- ДУГ...
- Замри, - приказал Дуглас.
Джон снова устремил взгляд на дальний край неба, но теперь он уже не улыбался.
- Мне надо идти, - шепнул он.
- Не шелохнись! Правил, что ли, не знаешь?
-Никак не могу, мне пора домой, - сказал Джон.
Статуя ожила, опустила руки и повернула голову, чтобы посмотреть на Дугласа. Они стояли и глядели друг на друга. Остальные мальчишки тоже зашевелились и опустили затекшие руки.
- Сыграем еще разок, - сказал Джон. - Только теперь водить буду я. Разбегайтесь! Ребята побежали.
- Замри!
Все замерли. Дуглас тоже.
- Не шевелись. Ни на волос.
Он подошел к Дугласу и остановился рядом.
- Понимаешь, иначе никак ничего не получится, - сказал он.
Дуглас глядел вдаль, в предвечернее небо.
- Еще три минуты всем застыть, как истуканам! - сказал Джон.
Дуглас чувствовал, что Джон обходит его кругом, как Только что он сам обходил Джона. Потом Джон сзади легонько стукнул его по плечу.
- Ну, пока, - сказал он.
Что-то зашуршало, и Дуглас, не оборачиваясь, понял, что позади уже никого нет.
Где-то вдалеке прогудел паровоз.
(с) Рей Брэдбери "Вино из одуванчиков"
- Во что-нибудь одно, - сказал Джон. - Потом мне надо домой. В девять уходит поезд. Кто будет водить?
- Я, - сказал Дуглас.
- В жизни не слыхал, чтобы кто сам вызвался водить, - сказал Том.
Дуглас пристально посмотрел на Джона.
- Разбегайтесь, - сказал он.
Мальчики с криком кинулись врассыпную. Джон попятился, потом повернулся и побежал вприпрыжку. Дуглас медленно считал до десяти. Дал им отбежать подальше, разделиться кто куда, замкнуться каждому в своем собственном мирке. Когда они разогнались вовсю, так что ноги уже сами несли их, и почти скрылись из виду, он набрал полную грудь воздуха и крикнул:
- Замри!
Все окаменели.
Медленно, медленно Дуглас двинулся по лужайке туда, где в сумерках, точно железный олень, замер Джон Хаф.
Вдалеке стояли как статуи другие мальчики, руки у них подняты, на лицах застыли гримасы, одни глаза горят, точно у чучела белки.
А Джон - вот он, один, недвижимый, - никто не может прибежать или заорать вдруг и все испортить.
Дуглас обошел статую с одного боку, потом с другого. Статуя не шелохнулась. Не вымолвила ни слова. Глядела куда-то вдаль, и на губах ее застыла легкая улыбка.
Дугласу вспомнилось: несколько лет назад они ездили в Чикаго, там был большой дом, а в доме всюду стояли безмолвные мраморные фигуры, и он бродил среди них в этом безмолвии. И вот стоит Джон Хаф, и коленки и штаны у него зеленые от травы, пальцы исцарапаны, и на локтях корки от подсохших ссадин. Ноги - в теннисных туфлях, которые сейчас угомонились, словно он обут в тишину. Этот рот сжевал за лето многое множество абрикосовых пирожков и говорил спокойные раздумчивые слова про то, что такое жизнь и как все в мире устроено. И глаза эти вовсе не слепы, как глаза статуй, а полны расплавленного зеленого золота. Темными волосами играет ветерок - то вправо отбросит, то влево... А на руках, кажется, оставил след весь город - на них пыль дорог и чешуйки древесной коры, пальцы пахнут коноплей, и виноградом, и недозрелыми яблоками, и старыми монетами, и зелеными лягушками. Уши просвечивают на солнце, они теплые и розовые, точно восковые персики, и, невидимое в воздухе, пахнет мятой его дыханье.
- Ну, Джон, - сказал Дуглас, - смотри не шевелись. Не смей даже глазом моргнуть. Приказываю: стой тут и не сходи с места ровным счетом три часа. Губы Джона шевельнулись.
- ДУГ...
- Замри, - приказал Дуглас.
Джон снова устремил взгляд на дальний край неба, но теперь он уже не улыбался.
- Мне надо идти, - шепнул он.
- Не шелохнись! Правил, что ли, не знаешь?
-Никак не могу, мне пора домой, - сказал Джон.
Статуя ожила, опустила руки и повернула голову, чтобы посмотреть на Дугласа. Они стояли и глядели друг на друга. Остальные мальчишки тоже зашевелились и опустили затекшие руки.
- Сыграем еще разок, - сказал Джон. - Только теперь водить буду я. Разбегайтесь! Ребята побежали.
- Замри!
Все замерли. Дуглас тоже.
- Не шевелись. Ни на волос.
Он подошел к Дугласу и остановился рядом.
- Понимаешь, иначе никак ничего не получится, - сказал он.
Дуглас глядел вдаль, в предвечернее небо.
- Еще три минуты всем застыть, как истуканам! - сказал Джон.
Дуглас чувствовал, что Джон обходит его кругом, как Только что он сам обходил Джона. Потом Джон сзади легонько стукнул его по плечу.
- Ну, пока, - сказал он.
Что-то зашуршало, и Дуглас, не оборачиваясь, понял, что позади уже никого нет.
Где-то вдалеке прогудел паровоз.
(с) Рей Брэдбери "Вино из одуванчиков"
